yelena_z_11

Ни хрена не вышло поспать (бывает), зато дочитала ту самую дискуссию по Замятину и теперь – перед сном, ага! – так уж расскажу, чтобы заснуть, а то ж вам интересно, чем кончилось, правда?

А кончилось тем, чем у Казиника начинается мини-лекция о том, как слушать оперу. Там он прямо «словами через рот» подтверждает интуитивную догадку любого дурака – что, вот именно, только дурак идёт в оперу, не ознакомившись предварительно с сюжетом и надеясь «там на месте» всё расслышать. (И в музей такой идёт, чтобы таблички под картинами читать – это я уже от себя добавляю,)

И даже про Шекспира Казиник ещё сказал, что в «Глобусе» зрителям сначала кратенько рассказывали, о чём пьеса, а потом уже они смотрели пьесу. Понимаете, да? Что они туда не за сюжетом шли, а за тем, КАК будет разыграно.

Так вот, узнав от меня – контрабандой – сюжет рассказа, народ превзошёл все ожидания – нашёл такие тонкости в «Пещере», которых и я там не замечала. Что наводит на мысль – а может, ничего страшного, так и надо ТЕПЕРЬ – сначала рассказать, о чём, а дальше пусть уже по-настоящему вчитываются?

Но один мальчик на поблажку обиделся. И почти каждое предложение начинал словами «не трудно догадаться, что…» - т.е. мой пересказ поломал ему весь кайф ОТКРЫТИЯ.

А другой мальчик – не менее вострый – ничуть не обиделся, а просто взял и написал лучше всех. Без оглядки на стандарты. Он, правда, постарше того, первого.

Вот я и думаю (вслух): может, так НАМ (с тем, первым) и надо, умным и обидчивым? В смысле – полезно?

Вот поставили тебе заниженную планку, а ты себе свою ставь – повыше. Ну, это само собой. Само собой. Но всё-таки обидно же, когда всех учат, а ты – сам должен учиться. А деньги всё-таки платить за обучение. (В то время, как другие обижаются, что деньги они заплатили, а оценку им поставили ниже, чем они заплатили, понимаешь ли.)

Ну, тогда следующий шаг – а ты дома сиди. По Интернету обучайся, раз ты такой умный. Да? Нифига. Потому что не каждый может себе поставить задачу. Задать правильный вопрос. Этим и занимается учитель – он тебе ставит фиговые задачи, даёт фиговые стандарты, а там уж… «сам/а погугли».

https://kakpishem.ru/pishem-pravilno-slova/nifiga-ili-ni-figa-kak-pishetsya.html

Посмотрела «Прогулку» Учителя. Фильм талантливый и неприятный – возможно, потому, что психологически верный. По жанру – типичный «пазитифф», по сути – жестокий диагноз, а то, что героем одной из первых фантазий героини является Билл Клинтон – безошибочный симптом. Лента, визуально безупречная, адресована коллективному бессознательному россиян в тот момент, когда это бессознательное фантазирует о собственном (желательном) образе в глазах такого же воображаемого Запада. И параллельно – это как бы фантазия российской женщины о том впечатлении, которое она желала бы производить на мужчин; именно коллективных, собирательных мужчин, от слова «коллекция». Вот эта само-желательность тщательно выстроенного образа и вызывает лёгкое подташнивание, приступ тревоги. Здесь все прозрачны для всех: для девушки ранее, для её спутников чуть позднее, но постепенно и они «догоняют» и присоединяются вместе со зрителем к захватывающей игре-флирту («прогулке»), в которой мило всё, кроме сосущего вакуума сущностности. Можно сыграть любое чувство, ещё лучше – намёк на чувство; можно увлечься и поверить в него самому – на секунду-две; любое зерно может прорасти (не даром чем ближе к финалу, тем чаще случаи обливания водой), но... нет того, для чего прорастать зерну. Финал чрезвычайно мрачен. «Папик» Гришковец заботливо растирает усталые ножки своей якобы возлюбленной, а на деле – куклы, осыпаемой подарками, та рвётся объяснить одураченным ребятам то, что и так уже ясно зрителю: что она манипулятивная «сволочь», раскаивается в своём поведении и так далее, и нет сомнений в том, что эта долгоиграющая пластинка манипуляций-раскаяний-искреннего чувства заведена навсегда. Стереотипный «бриллиант» ума, красоты, проницательности, озорства и даже настоящей доброты героини (она ведь шепчет на ушко спутникам то, что им действительно важно услышать) остаётся обрамлённым в ту же вековую «оправу»: образ взбалмошной и надломленной содержанки; другой судьбы для своей неординарной героини режиссёр и сценаристка (Авдотья Смирнова) придумать не смогли. В российской матрице другого сценария для женщины – да и для страны – не предусмотрено. Произвести (и получить) впечатление – или «погибнуть, умереть, уснуть», такова подоплёка навязчиво-показной бесшабашности героев, когда они в течение всего фильма скачут перед едущими машинами, поминутно рискуя жизнью, до такой крайней степени им недорогой. Сцена столкновения автомобилей в конце тоже неслучайна. По холодной, вполне чеховской бесстрастности психологизма фильм Учителя сродни звягинцевской «Елене», а по головокружительной мозаике «фантазий» героини – новостным выпускам путинских СМИ. Оба фильма – свидетельство глубокой экзистенциальной травмы российского сознания, издавна ориентированного на Запад, но подспудно сопротивляющегося привнесённым, но по-настоящему не привитым «западным ценностям», воспринимаемым как отсутствие таковых. Контрастом к «Прогулке» могли бы послужить малоизвестные, но гениальные «Письма к Эльзе» Масленникова. Канва «Елены», героиня «Прогулки» - но как много лечебно-горькой, а потому возвышающей человека правды в зловещем, казалось бы, лейтмотиве «Писем»: «И вдруг – что-то успевает произойти»!

Текст умный, добрый и без стёба - о том, почему так болезненны споры, и о том, какие мы - снаружи и внутри. Восстанавливает хорошее отношение к себе (и к другим).
http://linorgoralik.com/fem_discuss.html

В звягинском «Левиафане», на мой взгляд, существенны два новаторских момента. Во-первых, насколько я понимаю, это первая в российском кино гламурная чернуха. Возможно, я ошибаюсь, но второго фильма в таком жанре не припомню. Например, в близкой по стилистике «Ассе» Соловьёва, по крайней мере, есть любовь. В «Левиафане» любви нет – совсем. Что, во многом, и составляет сюжет. Второй момент, связанный с предыдущим, это беспрецедентная попытка режиссёра дискредитировать самого себя в качестве источника истины в последней инстанции. В литературе ХХ века такие примеры не редкость: автор должен быть самоироничен и, по возможности, потерян, а читатель должен это воспринять как главный посыл произведения. Парадоксально, что в российской кинематографии происходит совершенно обратное. Серьёзный режиссёр, как правило, стремится сделать фильм-икону, или фильм-житие, или апокриф, притчу. Звягинцеву удалось высказать нетривиальную мысль: «Смотрите, я из лучших побуждений снял фильм о религии и нравственности, но даже мой нравственно-религиозный фильм содержит в себе соблазн для зрителя».

Самое очевидное доказательство тому – комически-двоякое действие, производимое на зрителя нагнетаемыми в течение картины сценами безостановочного потребления водки. С одной стороны, растёт протест против, как нам кажется, возмутительного злоупотребления штампом. Хочется крикнуть: «Да что же это такое? Даже в России столько не пьют – ну, не может человек столько выпить и ни разу не сблевать в кадре». Одновременно с этим растёт подспудное желание выпить, которое к концу фильма становится безошибочным и непреодолимым. Второе, менее лобовое, но более важное доказательство того, что Звягинцев ищет сокрушить кумир, который из него, традиционно, полагается создать – это мотив храма. Фильм переполнен символами, знакомыми и легко-читаемыми: храм – это и тело, и дом, но я затрону только храм в прямом смысле.

В фильме их два. Первый храм – заброшен и полуразрушен. В нём собираются подростки, компания сына главного героя. Это единственное место, где живёт некое подобие любви. Во всяком случае, это относительно безопасное место, а по факту – самое безопасное, резко противопоставленное остальному пейзажу, где опасность таится на каждом шагу: скалы, вода, вооруженный до зубов сосед, безлюдье – и это лишь область «домашнего», неподконтрольная до поры до времени главному злодею фильма. Шаблонное мышление увидит здесь шаблон: вот и ещё один разрушенный храм... Вот они, грехи наши тяжкие. В этом псевдошаблоне и скрыт ключ к пониманию фильма. Разрушенный храм в фильме – не столько улика бездуховности, сколько последнее прибежище веры.

В этом полуразрушенном храме сохранились и фрески, как добрые гении места; в нём горит маленький, дающий тепло и свет и ни разу не разрастающийся до пожара костёр («огонёк той веры»), и всякий, приходящий в этот храм, принят; никто не изгнан. Сюда приходят залечивать раны, отдохнуть душой. Там есть место и греху: дети курят, пьют пиво... Но пиво – монашеский напиток, а воскурения – пусть не именно такие, но всё же – тоже элемент церковной службы. Второй храм – это гламурный, монументальный храм, выстроенный бандитом на месте отобранного и разрушенного им дома. Дома с большими чистыми окнами. Оба лейтмотива – храм оставленный и храм, насильно поставленный, соединяются в проповеди коррумпированного владыки, звучащей в финале. Речь идёт о способности видеть правду, которое, по мысли проповедника, следует за способностью принять истину (смешно, что в английском переводе тавтология неизбежна).

Финальная сцена выстроена как серия смещённых взглядов. Ребёнок бандита смотрит «не туда»: сначала в пустой потолок, в котором болтается какая-то проводка; потом, при словах отца: «Это наш Господь, сынок, Он всё видит», - камера показывает сусально-золочёного проповедника. И только потом – икону Спаса. Куда именно смотрит ребёнок – зрителю не ясно; его взгляд тоже неточен. Прибавим сюда хорошо прослеживаемый мотив затуманенного стекла: замутнённый водкой взгляд героев; туманное лобовое стекло автомобиля, который везёт главного героя к месту гибели жены (вернее, к месту, где её нашли). Чем ближе к истине герой, тем яснее, простите за каламбур, для него самого мутность его собственного восприятия. Мы понимаем, что герой спасён (в высшем, религиозном – и режиссёрском смысле), когда он, дебелый мужик, плачет, как ребёнок, и отвечает на слова следователя: «Не понимаю. Ничего не понимаю». То же звучит из уст Лильки в ответ на вопрос любовника: «Поедешь со мной?» «Я тебя не понимаю», - отвечает она, улыбаясь, как улыбаются только любящие. Вернее, вспомним Веничку Ерофеева, «хотящие любить».

Осознанное непонимание – первый шаг к диалогу, к сформулированному Флоренским «Ты еси». Заметим в скобках: спасена и Лилька, обменявшаяся средами обитания с обезглавленными рыбами – немыми существами, и символом ранних христиан... собиравшихся в храме подпольно, как подростки в фильме. Не случайна в речи проповедника отсылка к делу «Пусси Райот», и не случайно она выделена интонационно (голос проповедника крепчает, в согласии с формулой Померанца: «Дьявол начинается с пены на губах ангела»). Храм должен быть с пробоиной, чтобы в него можно было свободно войти и выйти; чтобы в него могло заглядывать небо – такой мне видится главная мысль фильма. И то, что эту мысль не следует понимать буквально (как руководство по архитектуре храмов), иллюстрирует сказанное: оставляйте место для незримого. Иначе толстый, неповоротливый, не расположенный к членораздельной речи «Левиафан» материального мира примнёт вас своей неподъёмной тушей.

А коррупция, неправедный суд, преступность, измены и пьянство – лишь детали большего Левифана под названием «материальный мир». Адвокат-крючкотвор пытается поймать «Левиафана» за «Фаберже» и терпит поражение. Маленький полуразрушенный храм впускает весь мир в себя, не делая исключений, и тем выполняет своё предназначение: быть храмом.

"Мелкие, но цепкие законы..." - со сдержанным одобрением писал классик о Европе не то 18-го, не то 19-го века, а кто - ни я, ни русский гугл не помнит. Не стала эта фраза крылатой, скользнула стороной. А если, как часто предлагают, рассудить "поверх" закона, по совести? Пожалуйста. Аннексия Крыма не была бы столь стремительной и мгновенно была бы осмыслена гражданами обеих стран - и России, и (восточной части) Украины - как начало вторжения, если бы не культ насильственной помощи. Такой, при которой и прикрикнуть можно. (Не путать с помощью предложенной и принятой.) Об этом проницательно писал Курт Воннегут в "Бойне № 5":

"Опять спас тебе жизнь, дурак такой-растакой",- сказал Вири, когда Билли спрыгнул в канаву. Он сто раз на дню спасал Билли жизнь: ругал его на чем свет стоит, бил, толкал, чтобы тот не останавливался. Это была необходимая жестокость, потому что Билли ничего не желал делать для своего спасения (...) Роланду Вири было всего восемнадцать лет, и за его спиной лежало несчастливое детство, проведенное главным образом в Питтсбурге, штат Пенсильвания. В Питтсбурге его не любили. Не любили его за то, что он был глупый, жирный и подлый и от него пахло копченым салом, сколько он ни мылся. Его вечно отшивали ребята, не желавшие с ним водиться. Вири терпеть не мог, когда его отшивали. Его отошьют - а он найдет мальчишку, которого ребята не любят еще больше, чем его, и начинает притворяться, что хорошо к нему относится. Сначала дружит с ним, а потом найдет какой-нибудь предлог и изобьет до полусмерти".

Далее по тексту. http://lib.ru/INOFANT/WONNEGUT/bojnya.txt

"Великие" многих поставило в тупик. Меня больше коробит про "безликие", "кровью умоются" и прочее, хотя конечно надо помнить, к о г д а написано и под каким прессингом в киселевских СМИ. А "великие" - гениальная межъязыковая игра: если не признаете нашего языка, то вот вам смысл этого слова на вашем же (как если бы нашего не было). Вместо двух смыслов остается (при мысленном изгнании/уничтожении украинского) - смысл один: смысл победителя-агрессора, который осиротел без того, кого изгнал/уничтожил. Собственный язык агрессора свидетельствует против него самого, вступает в заговор с его совестью. (Это как в "Моцарте и Сальери": уже ль он прав и я не гений?)

И еще одно я поняла, переслушивая... Отказ от братства не бесповоротный, не полный внутренне. "Что ж вы нам за родня н е з р я ч а я". Эту фразу считаю главной, в ней все - и прошлое, и настоящее, и даже - ключ к будущему, надежда. По или помимо авторской воли - не суть важно.

По поводу…

«Оскорбление чувств верующих», на мой взгляд, неудачное выражение. Надо бы – «оскорбление чувств исповедующих (определённую религию)». Разница: внимание верующего обращено не к публике. Некогда верующему оскорбляться. Другое дело – исповедующий. Его чувства оскорблены, когда что-то пошатнёт основания, на которых он исповедует свою веру – остальным. Древние греки поначалу были оскорблены* индийскими математиками, предложившими концепцию нуля. В математике древнего грека ноль не был предусмотрен и сильно расшатывал привычную картину мироздания. «Кто не глух, тот сам расслышит, сам расслышит вновь и вновь, что под ненавистью дышит оскорбленная любовь», - писал Саша Чёрный. Можно спорить о приемлемости такого понимания любви; меня оно не коробит, предпочитаю широкое и описательное толкование узко-предписательному. Важно, что в этом стихотворении у любви и ненависти один и тот же адресат – отдельный человек, например, или родная страна, или вообще люди. «Оскорблённый» верующий в эту формулу не вписывается, так как его «оскорблённое» чувство разнонаправлено; а исповедующий впишется вполне: «Я вам доверил самое сокровенное, свою веру, а вы...» Не уверен – не доверяй (?)

-------------------------------
* Источник: Charles Seife. Zero: The Biography of a Dangerous Idea.

- Пойдемте слушать, как изменяется язык отечественных осин, - улыбнулся Костя Ротиков. (Константин Вагинов. "Козлиная песнь". 1926-28; 1929.)

"Доходит до курьезов. Один из депутатов заявил, что из двух зол он выбирает лучшее; другой (чиновник коммунального хозяйства города Москвы) авторитетно наставлял, что осинизатор благородная профессия..." (Алексей Иванов. "Неожиданности и особенности языка современной России". ЖЗ: "Дети Ра", 2012. №12)

лес...