СБРОС ИМЕНИ

[yelena_z_11]

Таков неуклюжий перевод на русский английского выражения «name dropping»: обильного и часто неуместного упоминания громких имён с целью продемонстрировать собственную эрудицию и тем возвысить себя в глазах аудитории. Михаил Леонович («Миллионыч») Гаспаров первым предложил оправдание подобной практики с точки зрения справедливости и благодарности: я веду скрупулёзный учёт «всего, что есть во мне». Я апеллирую к известным именам, где это возможно, не ради самовосхваления, а просто потому, что без них я бы не помыслил(а) то, что сейчас мыслю.

Имя первое: Антон Павлович Чехов. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто» (Послание Коринфянам, 13:1). Чехов – ярчайшее воплощение этой коллизии, не требующее усиленных доказательств. Он постоянно признаётся и в письмах, и в творчестве, что долг он освоил, а любовь – нет. Мы не увидим «небо в алмазах», но верим в его существование. На большее Чехов не претендует. Сделавшие для человечества больше, чем сделал Чехов без любви, но из чувства долга, пусть бросят в него камень.

Имя второе: Анна Ахматова, «Когда б вы знали, из какого сора…»

Имя третье: Зара Минц, нашедшая биографическую подоплёку строк Блока: «Я хранилище мысли моей утаю от людей и зверей» и утверждавшая, что знание о том, что Блок черпал вдохновение в домашнем питомце – собачке со смешным именем, разрушает читательское восприятие, а не обогащает его.

Имя четвёртое: Владимир Высоцкий. «Был побег на рывок» (1977); «Райские яблоки» (1978) – цитирую по двухтомнику 1995 года; составление, подготовка текстов и комментарии Андрея Крылова.
«Зря пугают тем светом, – тут с дубьем, там – с кнутом: врежут там - я на этом, врежут здесь - я на том».
«И измученный люд не издал не единого стона, но на корточки вдруг с онемевших колен пересел. Здесь малина, братва – нас встречают малиновым звоном! Всё вернулось на круг, и распятый над кругом висел».
Из точки, не очевидной интерпретатору-мужчине, из очень женского «сора», при некотором знакомстве с биографией автора, вижу возможность пикантнейшей и скандальнейшей интерпретации «сора», породившего данные строки. Что из этого следует? Неловкость от неизбывного ощущения, будто первым стихотворением автор невольно доверил тебе «держать свечку» при рождении второго.

Но «поставим… в изголовье» неосторожно доверенные свечи. Сомнительное удовольствие от как бы приоткрытой интимной тайны – ничто в сравнении с ломоносовским «сопряжением далековатых понятий». Метафора православного рая-зоны в сочетании с дантовскими кругами ада – самодостаточна и бьёт в самую точку. Тоже не исключено, что помимо воли автора.

Добавляет ли бесцеремонное и, вполне возможно, ошибочное «вживание» в текст нечто ценное к уже достаточно сильному эффекту непосредственно от текста? Трудно «развидеть» раз увиденное. Космическое расстояние между предполагаемым «сором» и воспоследовавшим поэтическим взлётом – лишнее доказательство феномена гениальности для скептика.

«Рождённые летать» не преминут клюнуть «рождённых ползать» за «модернистскую толерантность к герменевтике подозрительности». Им, рождённым летать, костыли без надобности. Но стремление отнять костыли у нуждающегося – подозрительно само по себе. Уж («уж»!) не хотят ли крылатые намекнуть бескрылым, что небо, как не верящая слезам Москва в известном фильме, «не резиновое»?

Я не могла бы выразить всего этого по-английски. Досадно, а ничего не поделаешь.