(no subject)

Немножко безумно, потому что так надо. Жванецкий – это ведь реинкарнация Ван-Гога. И тот, и другой по интенсивности равен абсенту (не пробовала – только читала. Если пробовала – не помню).

Схемы лгут, и я не верю ни в одну красивую сказку – или «верю» в них все, в их завиральном разнообразии. Жизнь может КОНЧИТЬСЯ (устать), но не может потерять смысл. Отчего? Доказательство – моя ограниченность. Невместимость чужих смыслов в мою, по Гандлевскому, «черепную коробку».

Жванецкий – Ван-Гог. Но здесь потребно уточнение. В последние несколько лет я убеждаюсь в том, что душе мало одного тела, что душа помещается в телесной грозди. Любой автобиограф, приглядевшись, найдёт эти грозди в своей жизни: грозди знакомых, друзей, а то и врагов, чьи телесные вместилища «обслуживают» определённую душу. Можно составить карту душ – на каждую по несколько телесных человек.

Незнакомая маленькая девочка, сказавшая мне: «У меня есть картинка тёти, точно как вы», - и другие, говорившие подобное, - они ведь не врали. Пожилая пара в МакДональдсе, справлявшаяся, извиняясь, не Деми Мур ли я (а мы с двухлетним первенцем нищенски пировали – поглощали первый в его жизни МакДональдс, пачкая пальцы) – это же бред на уровне Ван-Гога. Но и не бред: мы не достойны размера «своей» души. Часть из нас отмирает, а иногда – наоборот, умерли все, кто нёс эту конкретную душу, и ты остался один. Под бременем.

Я пишу стихотворение одной подруге, а откликается любовник другой – будто узнал. И правда, обе - носительницы одной души, а есть ещё третья носительница, и прочие, кого не знаю.

Зачем это я пишу? Близкие переполошатся. И зря. Только в полной (внутренней) трезвости можно писать безумное, как пьяный не сыграет пьяного. Залог моей вменяемости – строгий синтаксис. Но вот что неясно, не совсем ясно – с кем я делюсь. Не [sic] с кем. А – на кого. Мы гроздья одного виноградника, а виноградник – дело древнее. «Сам/а погугли».

Жизнь. Ван-Гог.