ФРАНЦИСК И ПЁС

Думаю о Франциске (о нём – всегда) и вдруг – об «Андалузском псе». Казалось бы, что общего? Франциск, с его Невестой Бедностью, ловил ведь какой-то реальный кайф, отказываясь от обеспеченности. Особенно интересно, что он находил в отказе от того, что мы называем уверенностью в завтрашнем дне. Еды, по правилам францисканцев, должно хватить ровно до вечера – и не более. Завтра нужно снова просить подаяние, причём это такой вид служения: люди тебе подаяние, ты им – общение. (И слово божье, конечно, коль ты францисканец.)

Дарить общение – труд невероятный, по крайней мере, для таких, как я: нужно так искусно сбалансировать, чтобы одновременно и присутствовать и отсутствовать для собеседника. Быть ёмким, но не выпуклым (не «выдающимся»). Но при этом чтобы у собеседника не возникало тошнотворное чувство проваливания в пустоту, чтобы он чувствовал, что молчание – тоже ответ.

Протянутая за милостыней рука – не есть ли модель такого общения? Психологи зовут это контейнированием. Общаясь, мы не реже, чем получить (а то и чаще!), хотим что-то дать. У нас что-то лишнее, распирающее нас, этим хочется поделиться, чтобы не взорваться. «Выслушай» - значит, исчерпай меня, пожалуйста, потому что иначе я захлебнусь в самом себе. Ответ, отклик – это как бы свидетельство того, что высказанное, наконец, перешло к другому, «отщёлкнулось» от нас, и тут же отскочило от другого, аннигилировалось; оба свободны от себя, хотя бы ненадолго.

А при чём же здесь «Андалузский пёс»? Этот фильм – формальный эксперимент, в котором исследуется пустота жеста. Женщина заботливо расправляет одежду на кровати, как будто ухаживает за больным или за ребёнком, но нет никакого предмета заботы – одна забота, которую некуда деть. Мужчина в балетной юбочке едет на велосипеде – нет никакого балета, только равновесие и лёгкие облака. Всё растворяется, но есть изящество – ни для кого, и даже не для себя... Путаница с любовниками-двойниками – они разного роста, но зритель не сразу это замечает, а заметив, окунается вместо адьюльтера – в детектив: кто же вошёл первым и, следовательно, кто здесь узурпатор? Вот как можно расправиться с жаждой власти – лишить её содержания, разоблачив – то есть оголив - до примитивности спора о первенстве в пространстве. (Ну, это ещё Андерсен придумал.)

Франциск и «Пёс» - две стороны одной медали: оба демонстрируют возможность получения кайфа из ничего. Здесь важно сделать оговорку: «ничего» – значит, «ничего своего»; вокруг, по орбите, кружатся все, кто ежедневно дарит нам цивилизацию: посадил деревья в «пустынном» парке, положил асфальт на «безлюдной» дорожке, написал, набрал и напечатал книги, вырастил овощи, создал компьютер...

Чем от большего отказывается Франциск, тем полнее список того, чем он мог бы обладать. Чем азартнее хватаются за воздух персонажи «Андалузского пса», тем явственнее призрачность их охоты. Сколько раз бывало, забудешь выпить таблетку от головной боли – оп, а боль ушла. Чешешь репу в недоумении – так я принял эту пилюлю или не принял? Не память, а решето, надо же... Сигарету в пальцах повертел – и почти курить бросил. Прям дышится легче. Но важно, чтоб и таблетка, и сигарета были. Наглядные пособия.

Может быть, само имя Франциск меня так радует просто звучанием. «Фрр» - лепестки распускаются; «ан» - раскрылись; «циск» - свежесть капли росы в бутоне. А сам святой был, небось, грязным старикашкой с невыносимым характером. Истинно, истинно так и было.