Война и мир, или За «что» я люблю Толстого

Люблю Толстого за ТО, ЧТО можно было бы назвать «смыслоизмещаемостью»; хотя почему «из-», когда надо бы «в-»? – а-а-а, потому что его смыслы всегда направлены вовне, из себя – наружу, и торчат, как солома. Люблю за бесчисленные «что». «Не потому что, ... а по причине того, что..., и не из-за того, что..., и не то, что..., а за то, что..., и не то, чтобы то..., а то, что». Рукописное мышление отличается от машинного: там, где у Толстого «то, что», у нас клавиша «delete». За многомерность; за сочетаемость противоположностей: он и косноязычен, и точен, и многословен, и краток, зануден и разнообразен, и всегда – выразителен. Он создал миры, литературные вселенные, породил движение с последователями по всему земному шару, иронизировал над секретностью частных дневников – и до конца дней оставался глубоко частным человеком. Был публично, вызывающе частным – в стремлении, обречённом на провал, - всегда быть честным. За то, что не мог молчать. За то, что мало кому (ну, правда же!) придёт в голову рассуждать о Толстом, раннем сироте, в терминах «травмы» - так он огромен. Пальцы многочисленных читателей тычут в несомненную, реальную, осязаемую толстовскую неправоту – а без него все они попадали бы в безответное и равнодушное к упрёкам небо. За то, наконец, что любовь ко Христу для Толстого скорее ослушание, чем послушание (см. его заочный спор с Достоевским об истине); за то, что послушанию предшествует ослушание – так верней. (Скажут – и Достоевский об этом, ан нет: у Дости цикл ослушания-послушания одинарный, у Толстого – перпетуум мобиле). Толстой – избыток смыслов; к нему припадаешь, когда совсем уже невмоготу от пустопорожних усилий. А ведь он хотел покончить с собой. Видимо, и покончил – но, будучи невероятно упрямым, сделал это по-своему, шиворот-навыворот: взорвался в эту сторону, а не коллапсировал в ту. Тянет прыгнуть с откоса – подстели Толстого.